Воскресный день

Рождались мы во времена страшные, при Бате, при Иосифе Виссарионовиче. В пятидесятые годы эйфория от великой победы постепенно уходила, и снова возвращался страх. Посыпались доносы соседа на соседа, брата на брата, сына на отца, жутким светом вспарывали ночь улиц фары "воронков". Осиротевшие за войну семьи сиротели еще больше. Кровожадный параноик-божество, может, чувствуя близкую кончину, требовал все новых и новых жертв.
Люди боялись говорить. Нет, не так как, скажем, при Брежневе или Андропове. При них говорили - на кухнях, в курилках. Про них анекдоты травили - обхохочешься. Ну вот хотя бы.
Брежнев и Никсон поспорили: в чьей столице эхо лучше. Никсон крикнул в Вашингтоне: свобода! И три минуты эхо: Да! Да! Да! Брежнев говорит: да что там столица, я тебя в провинции переплюну. Крикнул в Волгограде: мясо! И неделю по городу: Где? Где? Где?
При Сталине боялись говорить даже супруги в постели.
Но это мы поняли позже. А тогда искренне верили, что живем в самой прекрасной стране мира. Одним из первых смутных детских воспоминаний остались выборы. Не помню, кого и куда избирали. Но прекрасно помню, как гордо восседал на отцовском плече, размахивая красным флажком и кашляя от дыма "Прибоя", были такие тогда папиросы.
Шли всей семьей. Дед и отец со мной впереди, мать с бабкой за ними. Нас всегда водили строем: на выборы, на демонстрациях. Непонятно, кому и что мы демонстрировали? Той одной десятой части процента, которая якобы голосовала против? Только со временем стало ясно, как же была труслива советская власть.
Голосовали в Отрожках, в МТС. Сама процедура занимала секунды. Взять бюллетень и, не читая, в урну, демонстрируя единство нерушимого блока коммунистов и беспартийных. После этого и мужики, и бабы дружно хрипели, хватались за горло, дескать, отдали голос. Юмор тогда был такой. И - в буфет.
Да, к выборам советская власть догоняла Америку. По части буфетов. Они ломились: окорока, колбасы, балыки, икра (не цвета детской неожиданности, а красная, черная!), копчености, куры, вино, водка, янтарное пиво, даже раки! В дни выборов власть тужилась и в одних отдельно взятых буфетах догоняла Америку.
Знаете почему у нас на выборах первыми голосуют пожилые? Думаете, они больше политизированы, дисциплинированы, организованы? Это только газетчики усматривали в этом соревнование в проявлении верноподданичества. Наоборот. Зачем пожилым, она, эта политика? Просто люди помнят те буфеты. Останови на ступеньках избирательного участка старушку, спроси: за кого голосовала? Пожмет плечами. А спроси: как буфет? Вот тут уж наслушаешься и во здравие, и за упокой.
Кстати в тех буфетах первых 5-10 человек (это уж как расщедрится представитель райкома на избирательном участке) кормили и поили бесплатно. Вот это стимул! А бюллетени - это вторично. Не случайно еще в тридцатые годы великий кормчий и лучший друг физкультурников гениально сказал с легким кавказским акцентом: не важно, как будут голосовать, важно - как считать. А в последние годы почти и не считали. Вписывали в протокол стандартные, десятилетиями проверенные, умом, честью и совестью утвержденные и рекомендованные 99,9 процента "за". И вот вам торжество советской демократии.
Но тогда, в начале пятидесятых, мы этого естественно не понимали, а родители наши в другом видели высшую форму демократии. Например, отец мой со товарищи в этот день смертным боем бил бывшего полицая (Отец два года был в концлагере, потом дослуживал свой срок в красной армии, а на дембель получил срок новый - за плен - и еще больше года ходил уже в советских зека. Но об этом я узнал значительно позже, тогда о таком не говорили).
Это как традиция была по праздникам и на выборах. Потому, что все равно собирались в МТС - не голосовать, так доклад слушать о достижениях. Потом - буфет, а там и повод появлялся. Была и еще причина для праздничного мордобоя. Страна рапортует, повсюду 150 процентов плана, три года вместо пяти, всеобщие восторг и ликование, всему миру демонстрируются преимущество советского строя. Ну кто в такой ситуации обратит внимание на какого-то избитого, да к тому же бывшего полицая?
Правда, пару раз отца с друзьями вызывали в милицию и участковый сержант Ваня-губан, их же кент, демонстративно грозил им пальчиком, говоря, что Грибанов свое отсидел и теперь такой же гражданин страны советов, как и все, и потому он составляет протокол, в котором все расписывались и платили штраф. А спустя полчаса на этом же протоколе резали колбасу и огурцы и за штрафные деньги вместе с Ваней-губаном пили "столичную" за то, чтобы советский гражданин Грибанов как можно скорее откинул ноги, потому что сколько волка не корми, а медведь все равно толще.
Воздав должное экс-полицаю, отец спешил в "Голубой Дунай". Пивнушки с таким звучным названием тогда были, наверное, в каждом населенном пункте. Обычно снаружи это выглядело как округлое сооружение типа шатра, а внутри - буфетная стойка и простенькая мебель, иногда заменяемая пустыми пивными бочками, замусоренный пол и пьяный гвалт в клубах табачного дыма. "Голубой Дунай" тогда - это как модные сейчас политклубы. Это была пожалуй единственная отдушина для мужиков, единственная возможность, не опасаясь последствий, откровенно высказать все, что думаешь об этих лысых, волосатых, картавых, бровастых или каких других вождях всякого ранга. Тогда ведь на митингах не кричали: "Долой правительство!" или "Банду Ельцина - под суд!". На митингах то выражали солидарность с неграми Африки, то клеймили позором сионистов Израиля, то единодушно одобряли очередное историческое решение ЦК, например, по поводу глубины заделки семян на весеннем севе. В "Голубых Дунаях", прорываясь сквозь винные пары, могуче билась мысль великой нации.
Компаньоны уже сделали заказ и поджидали отца. Заказ по тем временам был стандартным: сбрасывались на один-два стакана вина и пару кружек пива на нос, по куску застывшей, жареной когда-то рыбы, по вареному яйцу. А пиво - так просто с крупной солью, ее было в изобилии. Скромничали не от жадности. Просто в СССР в отличие от лозунга никогда не платили по труду, а выдавали жалование, каким-то барином сверху пожалованное, мизерное, зато всем одинаково мизерное. Отец, например, получал 550 рублей, мать 500, правда, и водка стоила всего четвертак.
Вокруг стола, заставленного стаканами и кружками, сидели семеро. Мой родной дед Андрей - плечистый, горбоносый, сухой, как лист (бабка его так и шпыняла: "Трескай, ирод, больше. От людей стыдно, подумают, голодом морят"). Двоюродный дед Пантелей, лысый, как яйцо. Он всю жизнь ассоциировался у меня, с шолоховским дедом Щукарем - потому, что дед, потому, что лысый, потому, что такой же балагур. Когда мы первыми из родни купили телевизор, все вечерами собирались у нас (а родни было много - на двух соседних улицах жили три поколения казаков, двадцать один человек). И вот в самый напряженный момент какого-нибудь душещипательного фильма с ужасным грохотом Пантелей падал со стула. Всеобщий визг, баб била истерика, они чем попадя лупили по спине Пантелея.
Мои двоюродные дядьки. Петро, которым меня стращала бабка: "Гляди, не пей водку. Петька вон какой был человек, а спился". Петро с войны пришел офицером и сразу двинулся по служебной лестнице: секретарь райкома, директор большой стройки. Потом запил, ЛТП, тюрьма. И сгорел от водки, едва перевалив за пятьдесят.
Костя, его родной брат, больших постов никогда не занимал, шоферил, но спился и умер еще раньше Петра. А тогда он самым молодым был, даже не женатым.
Семён с войны вернулся инвалидом. Может, потому был сварливым, склочным, даже желчным.
И Василий, хотя его никто кроме как Васька и не называл, а под горячую руку почему-то Криущенком погоняли. Очень до баб Васька был охочим. Любка, жена его, хватила горюшка.
А седьмым за столом сидел Мишка Хабинский, наш сосед. Вообще-то его любили за веселый нрав, но бывало завидовали (с фронта два трофейных "оппеля" пригнал), а иногда по-пьянке чисто по-русски обижали "жидовской мордой". Официальное уличное прозвище его было «полужид».
Петро, как видно, порывался уйти. Мишка его отговаривал:
- Я имею вам сказать пару слов, таки слушайте. Что такое Нинка? Тьфу, чтоб я так жил! Нинка - баба. А мы ходили в штыковые атаки и иногда даже были ранены. Выпивайте и закусывайте, не делайте рябь на луже.
В это время и подошел отец. Мишка переключился на него.
- Боже ж мой, вся бывшая полиция, наверное уже засигала раком. Об чем думает наша молодежь? Она думает об выпить и об дать кому-нибудь по морде. Ты вовремя пришел, дед Пантелей уже затосковал, как я не знаю что. Давайте, дедушка, выпивайте и закусывайте.
Пантелей потянулся за стаканом:
- Эх, милок, я уже старый, я уже о многом тоскую...
И в это время у столика появилась моя крестная Нина, жена Петра.
- Ша! - сказал Мишка. - Караул. Мы станем свидетелями драмы.
Нинку побаивались даже самые крутые мужики. Она тоже воевала, причем в разведке, языков брала. Частенько устраивала разборки по просьбам своих подруг, обманутых мужьями. Однажды, когда они с Любкой нагрянули под вечер к одной веселой вдовушке, где жировал Васька, тот попробовал вступиться за свою пассию, к рыжим кудрям которой с порога потянулась Любка. Нахально осклабясь, Криущенок встал на пути.
- Только без рук, бабоньки.
- Ладно, Вася, договорились, рук марать не будем, - и с этими словами Нинка, схватив васькин же кирзовый сапог, так отходила несчастных влюбленных, что Нюрка была вынуждена даже оттаскивать ее. От мужа, конечно. Рыжую жалеть некому.
Вот и теперь за столом как-то сразу притихли.
- Пойдем домой, Петя, - одновременно угрожающе и ласково сказала Нинка.
- Ты что, не видишь: куплено, но еще не выпито, - пытался поддержать мужскую честь Петро.
- Ну, это не беда, это мы поможем. - Нинка взяла стакан, стоящий перед Петром, и в два глотка осушила его. Шумно выдохнула. - И тебя, дед, бабка обыскалась, - она залпом опростала и стакан Пантелея.
Один за другим она выпила семь стаканов плодово-ягодного вина, в простонародье называемого "слезами Мичурина", посолила яйцо, откусила и пошла к выходу. За ней поплелся Петро. Сохранил свою долю только Мишка. Он понял, что женщина не шутит, где-то между четвертым и пятым стаканами и, ловко чокнувшись с Нинкой, выпил, приговаривая: "Кто очень много ждет от жизни, похож на гуся - он имеет длинную шею и мокрый зад".
Мужики сидели, как побитые щенки. Костя, как самый молодой, вскипел первым.
- Если бы у меня была такая жена, я бы ее застрелил.
- А где бы вы взяли револьвер? - спросил Мишка, дожевывая кусок рыбы. - И где бы вы взяли такую жену? После небольшой дискуссии все сошлись на том, что, конечно, Нинка - порядочная стерва, но не драться же с ней. И, присолив края кружек, дружно потянули пиво.

Виктор Сухов.